Горькая участь пьесы Горького

Сцена из спектакля. На первом плане Пепел – Тармо Тагаметс. Фото: Яанус Лаагрикюлль

Финский режиссер Юсси Сорьянен поставил в Раквереском театре спектакль «На дне». На дно театральной мысли заезжего режиссера мне довелось опуститься в зале Vaba Lava,куда раквересцы привезли эту постановку на гастроли.

Можно сказать, мне повезло. Vaba Lava с ее аурой несколько безответственного эксперимента и не всегда осмысленного поиска (истинному исследователю интересен процесс поиска, а не результат) – самое подходящее место для этого театрального опуса.

Метаморфозы ядра

Действие происходит не в ночлежке начала ХХ века, а на борту океанского лайнера. От пьесы Горького остались только имя и список действующих лиц. И тот не полон: по дороге от замысла к воплощению отчего-то уронили за борт Луку (а куда же в этой драме без него?), Барона, а также Бубнова, Анну и прочих менее важных персонажей – и они скопом пошли на дно, глотая соленую воду и  пус­кая пузыри. Остальные персонажи претерпели такие изменения, что их и не узнаешь.

Литературная основа постановки – не догма, а руководство к действию. Режиссер волен менять что угодно, но важно сохранить систему отношений персонажей и тот месседж, который вложен классиком, – как правило, он может обрастать дополнительными смыслами, но ядро остается неизменным, какое бы милое не стояло у нас тысячелетье на дворе.

Мне как-то посчастливилось увидеть «Африканские сказки Шекспира» польского авангардиста Кшиштофа Варликовского. Коллаж из «Отелло», «Венецианского купца» и «Короля Лира» был дополнен текстами нобелевского лауреата Джона Кутзее, сюжеты наползали друг на друга, но обжигающая мощь спек­такля сохраняла мысль Шекспира и подтверждала: этот британец умер почти четыреста лет назад, но с тех пор изменились внешние атрибуты, а содержание жизни – прежнее.

Вам случалось общаться с мертвым человеком?

С этим вопросом Актер (Мадис Мяэорг) обращается к залу. Его персонаж – а также остальные – мертвы задолго до физической смерти.

Герои Горького были живыми, они отчаянно пытались подняться со дна, их тяготила прежде всего нищета материальная; духом они не успели окончательно обнищать – и оттого тянулись к Луке, который пришел в ночлежку для того, чтобы поманить ее обитателей призраком надежды – и исчезнуть, оставив каждого наедине с его проблемами. Благими намерениями мостят дорогу в ад, только Лука, каким бы мудрым и благожелательным он ни был, того не сообразил.

Здесь никто никому не подает надежды. Компанию, собравшуюся на океанском лайнере, связывает лишь то, что они погрузились в ленивую безнадегу. Материальные проблемы волнуют их постольку поскольку. Костылёв (Тоомас Суу­ман) – высохший почти до скелета миллионер, прячущий глаза за темными очками, время от времени напоминает, что даже пластмассовые дачные стулья, на которых персонажи сидят на палубе, принадлежат ему – но ему не принадлежит даже собственная жена, Василиса (Кайли Няреп). Здесь этот образ решен в облике чувственной гламурной блондинки не первой свежести, которая ищет утешения в объятиях Пепла (Тармо Тагаметс).

Здешний Пепел имеет слишком мало общего с удалым молодым  вором из пьесы Горького; он – коренастый бритоголовый мужчина средних лет, очень похожий на экс-министра юстиции Андреса Анвельта. Разумеется, вполне криминальный тип, но криминальный по-нынеш­нему; высший кайф для него – унизить человека. (Мучительная сцена, в которой Актер просит у Пепла деньги, – и условие, поставленное Пеплом: абсолютно уголовное, такое совершается только в тюрьмах, где женщин нет, и где слабые мужчины становятся жертвами самых грязных страстей. Правда, Пеплу в конце концов самому становится стыдно – и он швыряет деньги Актеру просто так...)

Сатину (Пеэтер Рястас) концепция финского режиссера оставила только пьянство – этот человек никак не может додуматься до мысли «Ложь – религия рабов и хозяев; правда – бог свободного человека», но так как он смышлен, то додумался до того, что каждый хочет, чтобы у его соседа была совесть (сам прекрасно обходясь без совести). Над вечно пьяным Сатином измываются по-черному, опоясывают его голову лентой, за которую заткнуты бутылки, – но он не реагирует.

Более или менее сохранили малость от оригинала отношения Василисы с Наташей (Натали Лохк), правда, кипятком ее не обваривают. Так как роль Барона купирована, Насте (Аннели Рахкема) приходится выстраивать любовь-вражду с Актером.

Клещ (Эдуард Сальмисту)  разговаривает с умирающей женой по телефону (она оставлена Сорьяненом на берегу) и по телефону же ищет работу. Уныло, безнадежно, заранее зная, что не получит ее.

Тонущий ковчег и спасательные жилеты

Сценография спектакля (Яанус Лаагрикюлль) лаконична и скромна. Кроме стульев – прозрачный ящик-аквариум в глубине сцены, в критический момент в нем появляется таймер, отсчитывающий минуты до крушения, но крушения как такового не происходит – оно уже произошло: ковчег утонет не в реальном, а в метафизическом смысле.

Персонажи лихорадочно выворачивают чемоданы, достают спасательные жилеты – но продолжение не следует. По сути дела, здесь нет ни одного завершенного действия. Клиповая природа спектакля требует краткости и стремительности, а каждая мысль, вложенная режиссером в это действо, оказывается длиннее сцены, отведенной для нее.

Оттого, несмотря на похвальную краткость (около полутора часов и, конечно, без антракта), постановка кажется затянутой и нудной. В данном случае краткость – не сестра таланта, а единственный ребенок в семье.

В финале персонажи пробалтывают отдельные реплики, в самом деле написанные Горьким, но делают это так торопливо и невнятно, что расслышать их может только сам автор. Из ада или из рая – уж не знаю, куда поместили Буревестника по делам его.

В России недавно создан специальный орган, которому положено надзирать за тем, не исказили ли постановщики спектаклей по классике дух и букву автора. Мне такой орган кажется не просто излишним, но и вредным – вспомним хотя бы шумиху, поднятую вокруг «Тангейзера» в Новосибирской опере. Эдак каждый благонамеренный идиот любую постановку может назвать кощунственной: оскорбляющей память автора и (непременно!) чувства верующих. А комитет начнет расследование – и согласится, так как есть такой социальный заказ.

Но побывав на дне финско-раквереского изготовления, я хотя бы понял, откуда возникает желание создавать подобные органы.