В конце декабря медиаклуб «Импрессум» привез в Эстонию литературного критика Сергея Чупринина, главного редактора российского журнала «Знамя».
Сергей Чупринин: моя обязанность – ощущать себя последним защитником Брестской крепости
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
Сергей Чупринин родился в 1947 году. Начинал с работы в районной газете, в 1976–1989 годах был обозревателем «Литературной газеты», в 1989 году стал первым заместителем главного редактора журнала «Знамя», с декабря 1993 и по сей день – главный редактор журнала.
«Сначала я был первым заместителем главного редактора, а в 1993 году, когда мой предшественник, писатель фронтового поколения Григорий Яковлевич Бакланов, ушел, как тогда называлось, на творческую работу, стал главным редактором, – рассказывает Сергей Иванович порталу Rus.Postimees.ee. – Срок огромный, особенно в эпоху перемен. Когда всё начиналось. главный редактор был значимой фигурой не только в литературной, но и в общественной жизни...»
Сохранить и защитить ценности – наперекор всему
– Насколько значимой?
– Михаил Сергеевич Горбачев не реже, чем раз в три-четыре месяца встречался именно с редакторами толстых журналов – в эпоху перестройки журналы были гувернерами общества. Преемник Горбачева Борис Николаевич Ельцин с главными редакторами журналов уже не встречался. Он встречался с редакторами газет...»
– А его преемник Владимир Владимирович Путин?..
– Он если с кем и встречается, то с руководителями федеральных телеканалов. Время меняется. Амплуа общественно значимой фигуры – пропало. Сохранились обязанности собственно редакторские: отбор, экспертиза, публикация состоятельных гуманитарных текстов и формирование из этих текстов некоего цельного высказывания...
– Вы сами читаете самотек?
– Как правило, нет. Так вот, в идеале каждый номер журнала – это синтетическое или, как сейчас модно говорить, гибридное высказывание. Бывает гибридная война, а бывает гибридное высказывание из самых разных, часто не согласующихся друг с другом высказываний.
Некогда один критик назвал журнал «Знамя» выставкой достижений литературного хозяйства. Мы по-прежнему хотим быть такими, хотя сейчас назвать нас так было бы сильным преувеличением.
Наконец, обязанность главного редактора – ощущать себя кем-то вроде одного из последних защитников Брестской крепости. Уже все погибли, немцы уже глубоко на нашей территории, но Брестская крепость все еще защищается. Мы защищаем ценность той литературы, которая для меня важна.
– Это позиция, скажем так, обречена.
– Да, безусловно.
– Что же вами движет?
– Желание наперекор всему сохранить и защитить ценности, которые я считаю важными.
– Времена, как вы сказали, меняются. Возможны ли на этом поле какие-то компромиссы?
– Да, конечно. Хотя, как показывает практика, печатать что-то, лишь бы добиться успеха в глазах не своего читателя, бессмысленно: эти тексты, эти высказывания у нас всё равно искать не будут. Неожиданности скорее пугают уже имеющихся читателей, чем привлекают новых.
Как и кем прирастает русская литература
– Вы в свое время дали путевку в мейнстрим Виктору Пелевину...
– Да, всё началось с публикации у нас его первого крупного текста – «Омон Ра». Интересная вещь: не бывает интервью за пределами Москвы, в котором о Пелевине не спрашивали бы. В начале 1990-х мы работали с Баклановым, твердо стоявшим на позициях реализма второй половины XIX века: Лев Толстой, а все, что не Лев Толстой, – от лукавого. Я утрирую, конечно, но все-таки. Бакланов собственно и пригласил меня, чтобы со мною спорить, как человека, которому в литературе интересно что-то новое и странное.
Как-то приходит сотрудница отдела прозы и говорит: «Вот повесть, мы ее печатать, конечно, не будем, потому что это фантастика, но я знаю, что у вас есть страстишка – вы на сон грядущий читаете фантастику». Это правда. Люди для отдыха читают либо детективы, либо фантастику. Мне детективы неинтересны, а вот фантастика – полчаса перед сном – идеально.
Это была повесть «Омон Ра», я ее прочел, передал Григорию Яковлевичу, он ее прочел тоже и сказал: «Да, очень интересно, но это же не литература». Я сказал: «Это как раз литература и есть». А у нас был уговор: если произведение очень не нравится одному из нас, но очень нравится другому, мы его печатаем. «Омон Ра» был опубликован в рамках этого уговора и... прошел почти незамеченным. Мы напечатали «Жизнь насекомых», начался шум, ругательный шум. Я предложил роман французскому издателю, с которым у журнала был договор, француз прочел и сказал: «Но это же не литература, это фантастика!» Когда вышел «Чапаев и Пустота» и Пелевин снискал европейский успех, они все-таки купили права, но уже не у нас и совсем за другие деньги...
И вот смотрите: если в 60-е и 70-е писатель, напечатавший заметный текст, мог проснуться знаменитым, в 90-е такого шанса не было. Нужно набирать по очкам. В случае с Пелевиным большой успех пришел с третьей крупной вещи. Та же история была с другим нашим открытием – Михаилом Шишкиным, к нему успех пришел со второго романа, «Взятие Измаила».
Как я сказал, я понимаю свою задачу как защиту русской литературы. Но одновременно я вижу свою задачу в том, чтобы расширить то, что мы понимаем под литературой. Это, конечно, противоречие. Шизофрения в отдельно взятой голове... (Смеется.) Русская литература приросла тем, что считалось фантастикой. Пелевин – первый...
– А Стругацкими, значит, русская литература не приросла?
– Нет, Стругацкие всегда воспринимались отдельно. Вот вам не прямая аналогия: возьмите французскую литературу XIX века – Бальзак, Стендаль, Франс и так далее, – и где-то отдельно стоит Александр Дюма-старший. Это не делает Дюма хуже, не мешает новым поколениям перечитывать его книжки. Тем не менее, статусная французская литература – это линия Бальзака, Стендаля, Флобера, а Дюма – в стороне. Не помню случая, чтобы критики ставили в один ряд скажем, Стругацких и Распутина, Белова...
Пересейкате границы, засыпайте рвы!
– Вам не кажется, что это говорит о снобизме литературного мейнстрима?
– Это может говорить о снобизме, о косности, о чем угодно, но так сложилось. Я перечитывал книжки Стругацких не один раз, в отличие от книжек многих статусных авторов. Та же параллель с Дюма и Бальзаком: я не буду перечитывать «Отца Горио» или «Блеск и нищету куртизанок», я их знаю, и мне достаточно, а Дюма я перечитывать буду. Вместе с тем – довольно часто у фантастов всё хорошо с фантастические допущением, но не слишком хорошо с литературным мастерством. Есть исключения, хотя и им не удается прорваться в мейнстрим. Есть, например, Марина и Сергей Дяченко, и я сам писал в свое время: только нашим снобизмом можно объяснить то, что их роман «Vita nostra» не получил премию «Большая книга».
Расширение поля литературы – это очень важно. В 90-е годы многие связывали надежды с постмодернизмом, его лозунг «Пересекайте границы, засыпайте рвы!» казался очень правильным. Но если с фантастикой приращение приросло – почти в каждом мейнстримовском тексте есть сейчас фантастическое допущение, – с постмодернизмом такого не получилось.
Еще про расширение: есть такая литературная премия – «Поэт», это крупнейшая поэтическая премия в мире. Я – ее координатор. В прошлом году лауреатом премии стал Юлий Ким. Два глубоко уважаемых мною члена жюри – Александр Кушнер и Евгений Рейн – в знак протеста вышли из состава жюри с мотивацией: «Это не поэзия, премию дали балалаечнику». Прошло полтора года, и мне звонят несколько человек с поздравлениями: «Вы опередили Нобелевский комитет, дав премию такому же балалаечнику, как Боб Дилан!» Пересейкате границы, засыпайте рвы!