/nginx/o/2010/03/22/336326t1h19f3.jpg)
Старое дело на новый лад: реформы в России через 25 лет после перестройки застопорились. Россия способна целенаправленно развиваться лишь тогда, когда ступит
на путь демократии. Однако в последнее время в этом отношении случались откаты назад, пишет Михаил Горбачев.
Перестройка, начавшаяся в Советском Союзе 25 лет назад, все эти годы была предметом ожесточенных дискуссий. Сегодня они вспыхнули с новой силой. Дело не только в ее «юбилее», но и в том, что сегодня в России остро ощущается необходимость перемен. В такие моменты обращение к опыту прошлого естественно и необходимо.
Перестройка началась потому, что и в обществе, и в руководстве страны сложилось убеждение: так дальше жить нельзя. Система, созданная в СССР под лозунгами социализма, ценой чрезвычайных усилий, потерь и жертв, позволила заложить фундамент индустриальной мощи страны. В экстремальных условиях она работала. Но в нормальных — обрекала страну на отставание.
Это было очевидно и новому поколению руководителей, и тем представителям «старой гвардии», кто болел за будущее страны. Вспоминаю свой разговор с А.А. Громыко (министр иностранных дел. — Ред.) за несколько часов до пленума ЦК партии, на котором предстояло избрать нового генсека.
Андрей Андреевич согласился: перемены предстоят крутые, но они, как ни трудно на них решиться, жизненно необходимы.
Часто спрашивают: понимали ли мы, приступая к перестройке, смысл того поворота, который предстояло осуществить?
И да, и не вполне, и не сразу. Было достаточно ясно, от чего нам следует решительно отказаться и уйти — от жесткой идеологической, политической и экономической системы, от лобовой конфронтации, от безудержной гонки вооружений.
Это нашло полную поддержку в обществе при вынужденном молчаливом нейтралитете и даже поддакивании со стороны самых заядлых, как потом оказалось, приверженцев сталинизма.
Гораздо труднее было найти ответ на другой вопрос: к чему идти, к чему стремиться? В поисках его мы за короткое время прошли большой путь — от ремонта существующей системы до понимания необходимости ее замены.
Но неизменным оставался мой выбор — перемены, даже самые радикальные, должны носить эволюционный характер, чтобы не ломать страну и людей через колено, чтобы избежать крови.
Выдержать этот курс в обстановке нараставших в обществе противоречий было нелегко. Радикалы подталкивали нас, консерваторы наступали на ноги. И те, и другие несут главную долю вины за то, что произошло потом. Но я не снимаю ответственности и с себя — мы, реформаторы, допустили ошибки, которые дорого обошлись и нам, и стране.
Главная из них состояла в том, что мы опоздали с реформированием партии. И она из инициатора перестройки превратилась в ее тормоз. Высшая партийная бюрократия организовала путч ГКЧП, из-за которого перестройка прервалась.
Мы опоздали и с реформированием союза республик, которые за годы совместного существования прошли большой путь. Это были уже действительно государства, со своей экономикой, своей элитой.
Надо было найти форму их существования как суверенных, самостоятельных государств в децентрализованном, демократическом союзе. На референдуме в марте 1991 года более 70 процентов населения страны поддержали идею обновленного союза. Но после путча, ослабившего мои позиции как президента страны, сохранить союз не удалось.
Были и другие ошибки: в пылу политических баталий мы упустили экономические вопросы, и люди не простили нам дефицит на потребительском рынке, очереди за товарами первой необходимости.
Все это было. Но что бы ни говорили мои критики, достижения перестройки неоспоримы. Главным из них был прорыв к свободе и демократии. И все опросы показывают: даже те, кто критически относится к перестройке и ее лидерам, лично ко мне, ценят ее завоевания — отказ от тоталитарного строя, свободу слова, собраний, вероисповедания, свободу передвижения, политический и экономический плюрализм.
После срыва перестройки российское руководство сделало выбор в пользу «радикального» варианта реформ. Эта «шоковая терапия» оказалась намного тяжелее самой болезни.
Значительные слои населения оказались за гранью бедности и нищеты, а разрыв в доходах крайних групп населения — одним из самых больших в мире. Серьезный удар был нанесен по социальной сфере — здравоохранению, образованию, культуре. Началась деиндустриализация страны, ее экономика оказалась в полной зависимости от экспорта нефти и газа.
К началу XXI века страна подошла в состоянии хаоса, полураспада. Всеобщая деградация затронула и демократические процессы. Выборы 1996 года, как и процесс передачи власти назначенному «преемнику» в 2000 году, были демократическими лишь формально, но не по сути. Уже тогда у меня возникли опасения за судьбу демократии в стране.
Но все же мы понимали: в ситуации, когда на карту было поставлено само существование России, невозможно было действовать «по учебникам». В таких обстоятельствах решительные, жесткие меры и даже элементы авторитаризма себя оправдывают. Поэтому я поддержал то, что сделал Владимир Путин в первый период своего президентства. И не только я: 70-80 процентов населения поддерживали его, и, думаю, они были правы.
Но стабилизация обстановки в стране не может быть единственной и окончательной целью. Главная цель — развитие, модернизация страны, выход на лидирующие позиции в глобальном, взаимозависимом мире.
Последние годы не приблизили Россию к этой цели. И это несмотря на то, что на протяжении десяти лет мы имели крайне выгодные цены на наши основные экспортные товары — нефть и газ. Глобальный кризис ударил по России сильнее, чем по многим другим странам. И в этом нам некого винить, кроме самих себя.
По моему глубокому убеждению, страна сможет уверенно пойти вперед только по пути демократии. А здесь в последние годы многое упущено.
Произошла потеря темпа в демократических процессах, во многом — откат назад. Все основные решения принимаются исполнительной властью и лишь оформляются парламентом, а независимость судов — под большим вопросом.
В России нет такой партийной системы, которая бы позволяла обеспечивать победу реального большинства и в то же время учитывала мнение меньшинства, давала действовать оппозиции. Усиливается впечатление, что власть боится гражданского общества, хочет все контролировать. Но ведь мы уже там были! Снова туда же? Думаю, назад никто не хочет, в том числе и руководство страны.
Неудовлетворенность нынешней ситуацией в последнее время нарастает. Я чувствую тревогу в словах президента Дмитрия Медведева, когда он спрашивает: «Должны ли мы и дальше тащить в наше будущее примитивную сырьевую экономику, хроническую коррупцию?»
Может ли нас устроить ситуация, когда «государственный аппарат у нас — это и самый большой работодатель, самый активный издатель, самый лучший продюсер, сам себе суд, сам себе партия и сам себе в конечном счете народ»?
Сильнее, пожалуй, не скажешь. Я согласен с президентом. Согласен с выдвинутой им целью модернизации страны. Но модернизация не получится, если люди будут в стороне, если они опять окажутся пешками. А для того чтобы они почувствовали себя гражданами и действительно стали ими, есть только один рецепт: демократия, правовое государство, открытый, честный диалог власти с народом.
Нам мешает страх. И в обществе, и во власти есть опасения, не приведет ли новый этап демократизации к нестабильности и даже хаосу. Эти опасения надо преодолеть, потому что в политике страх — плохой советчик. Сегодня в нашем обществе стало больше свободных, самостоятельных людей, способных взять на себя ответственность и поддержать демократические процессы. Но многое сейчас зависит от того, как в этой ситуации будет действовать власть.
Михаил Горбачев был главой СССР с 1985 года и вплоть до его распада в 1991 году. В 1990 году был удостоен Нобелевской премии мира за свой вклад в мирное завершение «холодной войны». Сейчас он является президентом Международного фонда социально-экономических и политологических исследований (Горбачев-фонд).