Нью-йоркский литературовед рассказывает «ДД» о том, как вышло, что Сергей Довлатов стал голосом поколения и последним русским классиком.
Александр Генис: почему Довлатов не любил шахмат?
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
– Вы сказали как-то, что «Сергей Довлатов – это голос нашего поколения». Почему именно он, а не Бродский, не Аксенов, не Ерофеев?
– Это совершенно разные люди! Бродский – это голос не поколения, а человечества. Этим голосом говорит человечество XX века, это итог длинной и серьезной традиции, которым заканчивается модернизм. Ерофеев, которого Довлатов чрезвычайно уважал и считал лучшим из современных писателей, – это голос предыдущего поколения. Голос из недр советской власти. С Аксеновым сложнее: это голос поколения 50-х годов. Голос стиляг – это сказал тот же Довлатов, считавший, что лучше всего у Аксенова получалось все то, что связано с пижонами. Пижоны, стиляги – это и были первые диссиденты, первые нонконформисты. Брюки дудочкой и башмаки на толстой микропорке – это была наша свобода. Точнее, их свобода, я эти башмаки видел, но поносить уже не успел... Лучшие вещи Аксенова написаны в Союзе: «Затоваренная бочкотара», например, – книга о том, как хорошо жить при советской власти, о том, что и так можно жить. А Довлатов – это голос последнего советского поколения, заставшего конец СССР и не знавшего, что делать с этим концом. Довлатов сказал, что. Он сказал: мы думали, что идея неправильная, а дело в том, что нет правильных идей вообще – есть жизнь, и она повсюду одинаковая. И никогда не бывает черно-белой. Он даже шахматы не любил...
– Из-за того, что они черно-белые?
– Он не любил все, что не является литературой. Например, рыб. Сама идея играть в шахматы его раздражала – глупо это делать, если можно читать, писать и пить водку... Так вот, Довлатова так горячо любят за то, что он сумел перешагнуть границу между советским и несоветским, не став антисоветским. А это очень сложно. Ведь как мало писателей остались востребованными после падения СССР: Веничка Ерофеев, Стругацкие – по совсем другой причине, – и Довлатов. Тот же Аксенов – уже нет.
– Довлатов при жизни создавал себе имидж. Может быть, мы восхищаемся больше имиджем Довлатова, чем его литературой?
– Нет! Довлатов, как и всякий хороший писатель, пишущий от первого лица, создал чрезвычайно обаятельный образ своего литературного альтер-эго. Этот образ похож на Довлатова, но далеко не совпадает с ним. Главное достоинство Довлатова – в том, что он во всех своих книгах не выше читателя. Почти никто из писателей не может устоять перед тем, чтобы показаться умнее читателя, выше, глубже... Довлатов был вровень с читателем, и это была сознательная позиция. Довлатов – это ведь самый побитый писатель русской литературы. Два метра ростом, занимался боксом, мог убить любого – а в его книжках кто-то его постоянно ударяет, сшибает с ног. Только маленькие люди пишут в книгах: «Я его ударил, и он отлетел к стене...»
– Обязательно ли для того, чтобы стать популярным писателем, выйти за пределы своей страны?
– Я считаю, что вся русская литература не выходит за пределы страны. Лучшие русские писатели до сих пор неизвестны на Западе. Вопрос перевода! Успех Довлатова на Западе связан еще и с тем, что его можно переводить. Трудно, как хорошего писателя, но можно. У него короткая фраза. Труднее всего переводить наши придаточные предложения.
– Когда вы говорите, что Довлатов – последний русский классик, что вы имеете в виду?
– Что такое классик? Это писатель, о котором не спорят. Я считаю, например, что сегодня лучший писатель – это Владимир Сорокин, но половина любой аудитории, где я это скажу, бросит в меня камень. О Сорокине спорят. А вот о Довлатове никто не спорит! Ни правые, ни левые. Мой коллега по радио «Свобода» сказал очень здорово: «Почему Довлатова все так любят? Он писал о стране, где половина сажала, а половина сидела. И Довлатов – и тот, и другой». Вот вам история: когда мы все жили в Америке, Довлатов каждую свою книжку посылал Солженицыну. Подписывал: «Сочту за честь, если эта книга найдет себе место в вашей библиотеке». Солженицын никогда не отвечал и книжки эти не открывал. Потом он приехал в Россию и спросил: «Что тут у вас без меня было? Кого надо читать?» Ему дали первый том Довлатова. Он попросил второй. А потом и третий... Довлатов – классик для всех. Последний. А новых классиков у нас нет. Довлатова не с кем сравнить, его некому продолжить. Такова наша литературная жизнь.