В Эстонию с концертами едет Вячеслав Малежик: 25 апреля он будет выступать в Таллинне, а 26-го – в Йыхви.
Вячеслав Малежик: уйти, чтобы вернуться
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
На вершину славы он взлетел в конце 1980-х, когда его песни «Двести лет» и «Мозаика» бесконечно крутились по радио и в местах массового скопления народа, гремели из распахнутых окон домов и автомобилей… Время было отчаянное – и песни ему соответствовали. В воздухе уже ощутимо пахло странными тревожными переменами, поэтому слова «Я мозаику сложу из разбившихся зеркал» или «Чтобы пан или пропал, а дальше – как получится» как нельзя лучше ложились на смятенные души тогда еще советских граждан. И бились зеркала, и пропадали паны.
Кто до Луговой, кто до Парижа
В припевах обеих песен многократно повторялось слово «еще» и воплощалось в жизнь: появились «Туман в декабре», «Все-таки ты права», пользовавшиеся бешеным успехом – у кого-то «Провинциалка», а у кого-то «Мадам» и «Попутчица»… Каждая песня – зарисовка из жизни, в которой ирония и грусть идут рука об руку.
В то время все исполнители «в телевизоре» делились на бардов и эстрадников: считалось, что первые – для элиты, вторые – для остальных. Малежик, являвшийся автором музыки и слов многих своих песен, но исполнявший и другие, занимал промежуточное положение. Назвать попсой язык не поворачивается, но где же очень глубокая и не всем понятная мысль? Такие песни стоит внимательно слушать, но под них хорошо и танцевать – где же чистота жанра? Их можно петь под аккомпанемент обычной гитары, а можно под оркестр – как это? Но люди покупали кассеты, а на телевидении Малежик появлялся все реже.
– Первый вопрос, который вам просили задать все поклонницы вашего творчества: куда вы пропали?
– Я никуда не пропал: гастролирую, даю концерты, пишу книги – для взрослых и детей, прозу, стихи.
– Имелось в виду – куда пропали с экранов телевизоров, хотя ответ в какой-то степени предсказуем.
– Когда тебя нет на телевидении, это означает, что ты либо слишком плох, либо слишком хорош и составляешь конкуренцию тем, кто там есть. Вы же сами наверняка видите: на телевидении люди сидят плотно, причем на одном канале – одни, на другом – другие, и чужих туда не пускают. А чтобы все-таки попасть, надо либо знать, с кем пить, либо правильно себя сориентировать в сексуальном плане.
– В девяностые годы, хотя на экране вас постепенно становилось все меньше, ваши песни многим помогли сохранить рассудок – среди упавших на пол шляп, призывов целовать меня везде, заек с тазиками и прочих ксюш в плюшевых юбках. А тексты песен, которые исполняли вы, выступали диссонансом к словесному безобразию, которое лидировало и, к сожалению, зацепившись за эфир всеми лапами и хвостом, присутствует и сейчас, хоть и в несколько меньшей степени. Или не в меньшей – просто мы привыкли, а тогда было ощущение ведра воды на голову: раньше-то эдакое мы только в подворотнях слышали.
– Ну, я бы не был так категоричен, хотя бы по отношению к Ксюше. Есть, конечно, абсолютно бесстыжие люди, но для того, чтобы песня стала популярной, отсутствия стыда мало: надо попасть в резонанс, нужна определенная энергетика. И – конечно же, социальный заказ. Значит, он был.
– Но случается, что социальный заказ формируется как раз благодаря подобному «творчеству». Услышал народ первую «ксюшу» – ужаснулся, услышал вторую – обреченно вздохнул, третью – привык, четвертую – полюбил. И всё: теперь жизни без нее не мыслит и требует пятую. И тогда апофеозом звучит уже «муси-пуси-гуси-куси», по сравнению с которой и «Ксюша» – Боратынский.
– Да, бывает и так. Но все равно нужны и легкие песни, например, для танцев. Не будете же вы танцевать под сонеты Шекспира. И люди танцевали под «муси-пуси», что еще раз доказывает, что Максим Фадеев знал, что делает.
– Максим Фадеев, слава богу, известен не только этим, а звезда Кати Лель по странному совпадению моментально закатилась после того, как она лишилась богатого покровителя ее таланта. И ни муси не помогли, ни куси.
– Такое совпадение имело место.
И странно, и смешно
– мы так давно знакомы
– А какие у вас любимые ваши песни?
– Не хочется отвечать штампом, мол, песни – как дети и поэтому все любимые. Сейчас люблю петь то, что сочинил в последнее время. А старые «дети» уже выросли и живут собственной жизнью. Песни, как иконы, бывают намоленными. К ряду песен я делаю один и тот же проигрыш, и по этому проигрышу невозможно догадаться, что конкретно я сейчас начну петь. Но вот что я заметил: собираешься спеть, например, «Мозаику» или «Провинциалку» – и после первых же аккордов, общих для нескольких песен, вдруг из зала к тебе идет тепло.
– А я никогда не была в особом восторге от «Провинциалки», но очень люблю менее известные песни, например, «Кончается декабрь, качается столица», которая упрямо вертится у меня в голове перед каждым Новым годом вот уже на протяжении лет двадцати, или «Стою у Кировских ворот» – за совершенно бесподобную метафору «…павлиний хвост дорог осенних от юга охрою распустится ультрамариновым на север».
– Автор стихов обеих песен – бард Александр Смогул. Что интересно, он зарабатывал на жизнь тем, что создавал импровизации, как итальянец в пушкинских «Египетских ночах». Про себя говорил: «Я широко известен в узких кругах». Он был достаточно жестким человеком, и когда мы с ним познакомились, считал меня попсятиной, смотрел свысока. Но в итоге мы подружились, были рядышком. «Стою у Кировских ворот» – это не одно стихотворение, я собрал песню из двух. А что касается другой упомянутой вами песни, предновогодней, то Саша умер в эту новогоднюю ночь – в три часа 1 января 2015 года.
– И еще мне очень нравятся «Мадам» и «Попутчица».
– И у них также один автор – Юрий Петрович Ремесник, и это тоже интересная история. Он из Азова, ушел на пенсию крановщиком. А когда-то учился в литинституте на одном курсе с Николаем Рубцовым, причем обоих вышибли за пьянку. У меня был концерт в Ростове, Юрий Петрович вышел на сцену и подарил мне букет, в котором оказался конверт с его стихами. За кулисами я конверт открыл – и так состоялся наш союз, явно благословленный небесами.
– А как появилась на свет страшноватая песня «Испеки ты мне, теща, блины-пироги»?
– Обычно появилась. Пришел ко мне поэт Виталий Полосухин, принес текст, я достаточно быстро написал музыку… А чем песня-то страшноватая, я не понимаю?
– А это потому, что вы – не теща. (Для тех, кто не в курсе: в песне зять признается теще, что любит ее младшую дочь, сестру своей жены.) Но вот я видела матерей девушек, которые, услышав текст, сначала столбенели, а потом осеняли себя крестным знамением.
– Да-а… С точки зрения матери девчонок мне как-то не приходило в голову это рассматривать. Вообще я обычно брал для песен стихи, которые меня прошибали: а я так написать не могу! Но с этими стихами так не было, хотя в жизни мне довелось наблюдать подобную ситуацию… До беды не дошло, но кончилось не очень хорошо.
– Наверное, когда текст песни – все же стихи, это всегда прошибает.
– Люди часто путают два понятия – «поэт» и «поэт-песенник», а это не обязательно одно и то же. В стихах песенника должен оставаться воздух, желательно, чтобы, как учил Танич, повторялась какая-то строчка. А когда слов – как черной икры, песню трудно воспринимать.
– Но, тем не менее, ваши песни написаны не на текст слов, а именно на стихи.
– Может, мне хватало ума брать близлежащую мелодию, чтобы она не отвлекала от слов… Я всегда сочиняю музыку на готовые стихи, а не так, что вот у меня мелодия – и придумайте к ней текст. И когда я сам пишу стихи, в голове у меня мотив не звучит, он рождается позже. У тех ребят, что были со мной рядом, писать тексты на готовую музыку как-то не очень получалось. Когда я только составлял свой репертуар, я понимал, что имя мое никому неизвестно, а значит, если именитые авторы мне что-то и подкинут, то лишь то, что не взяли другие исполнители. Поэтому я решил, что лучше пробиваться с неизвестными широкой публике авторами.
И твой не знакомый мне город
– Через неделю вы приедете в Таллинн. Вы уже бывали у нас?
– Конечно. Но в последний раз – в 1989 году. И в определенном смысле я волнуюсь – как примет меня публика? Но с другой стороны, я понимаю, что стал более интересным персонажем для сцены. Когда я приезжаю на гастроли в бывшие союзные республики, происходит определенное таинство – в Белоруссии, в Молдавии, на Украине. В Киргизии, в Бишкеке, приятно удивил высокий культурный уровень, очень хороший русский язык. Принимали нас как дорогих гостей: только скажите, чего желаете. Мы пожелали шашлыка в горах и посетить восточный базар. На шашлык успели, а на базар – нет, поэтому заехали в супермаркет. И вдруг меня обступили люди: просто стоят вокруг и молчат. И тогда я попросил принести мне из машины гитару, забрался на прилавок и спел. Надо сказать, имел успех.
– Наш город за эти годы очень изменился – не узнаете. А когда вы бывали в Таллинне, вам Таллинн нравился?
– Да, конечно. К тому же поездка к вам или в Ригу – это было как поездка за границу.
– Я много раз об этом слышала, но никогда не могла понять, чем в те времена мы были такими уж заграничными. Многочисленные ссылки на кафе и кофе не убеждают: кафе, причем самых разнообразных, было навалом и в Москве, а кофе тогда у нас был паршивым – разве что ты любишь пионерский бочковой. И модные шмотки многие из нас добывали как раз в Москве.
– Попытаюсь объяснить. Граница между народами проходит не по крови, а по религиозному принципу. Сразу бросались в глаза «другие» храмы. Да и вообще у лютеран иной подход ко всему, и это чувствовалось. К тому же, портовый город со всем из этого вытекающим, с информационной точки зрения было круче – пластинки, финское телевидение, больше свобод… И эстонцы ведь сами всегда считали себя другими, позиционировали себя как иностранцев, что оказывало некоторое гипнотическое воздействие. Знаете, как бывает, что не очень красивая дама убеждена в том, что она красавица, – и мужчины ей верят. Мы, мужики, вообще народ внушаемый. За «настоящей» границей ведь далеко не все бывали, так что видели, как что у вас, а остальное домысливалось. Да, мне в Эстонии нравилось, хотя ваша эстрада всегда казалась холодноватой.
– А помимо гастролей к нам, какие у вас планы на ближайшее будущее?
– Недавно меня пригласили сниматься в сериале, причем играть я буду, по-моему, мерзавца. Но это как-то наложится на мой в принципе положительный имидж, и в итоге образ должен получиться интересным. Еще решил записать песни, которые мы пели в конце 1960-х, уже начал и понял, как сильно они энергетически заряжены. Сейчас любят снимать кино о том времени – «Стиляги», «Оттепель», «Фарца» – и как много там не только неточностей, но и откровенного вранья. Например, фарцовщики, спекулянты выставлены чуть ли не борцами за свободу, а нормальных людей, которые в то время жили, очерняют и оскорбляют. А ведь тогда, несмотря на цензуру и все запреты, и искусство вообще, и литература были продуктивнее.
– И последний вопрос: вы счастливый человек?
– В общем, да. Конечно, да.