/nginx/o/2017/03/21/6477779t1h61f7.jpg)
«Для Европы это ведь перемирие», – сквозь зубы цедит солдат 14-й бригады украинской армии. Последние три недели его подразделение находится в состоянии постоянной перестрелки с сепаратистами Донецка, которые сейчас почти ежедневно обстреливают их позиции не только из легкого оружия, но и из минометов, которые согласно договору Минск-2 должны были бы молчать уже около года.
Марьинка, пригород Донецка, остается самой горячей точкой противостояния между правительственными войсками Украины и пророссийскими сепаратистами Донбасса на растянувшейся на 500 километров линии фронта, которую официально именуют «контактной линией».
На линии фронта
Военнослужащие 14-й бригады, услышав это слово, смеются. Ведь еще в начале недели они, защищая Марьинку, провели с сепаратистами настоящее девятичасовое сражение, в котором было задействовано все, кроме тяжелой артиллерии и танков.
120- и 82-миллиметровые минометы противника работали словно оркестр, хотя, согласно соглашению о перемирии, должны были бы молчать еще с минувшей осени.
Для 14-й бригады все здесь по-прежнему остается настоящим фронтом, независимо от того, сколько бы всевозможных обманчивых понятий в этой связи ни использовали европейские и украинские государственные мужи. По словам пресс-секретаря бригады, последняя атака оказалась настолько яростной, что командование фронта начало всерьез опасаться крупного наступления сепаратистов и, опасаясь прорыва, говорило о срочной эвакуации 7000 человек, составляющих население Марьинки. Однако украинские солдаты выстояли.
Марьинка – самый ближний к линии фронта город, который контролирует украинская армия. Вернее, городок вообще расположен на линии фронта – окопы украинских солдат и их огневые позиции находятся возле последних жилых домов этого населенного пункта.
«Первые позиции противника находятся там, на опушке леса, где виден дым», – показывает мне из своего огневого укрытия украинский солдат по кличке Бабушка. Опушка находится всего в 400–500 метрах. Перед ней простирается кочковатый пустырь. Всякое движение там заметно как на ладони.
«По всему фронту нигде больше нет такой дистанции между нами и противником, как здесь», – говорит офицер связи бригады Влад. Сближение позиций означает, что украинские солдаты ежедневно и неоднократно оказываются под огнем противника.
«Их снайперы работают непрерывно, – отмечает другой солдат. Об этом мне можно было бы и не говорить, поскольку вокруг постоянно гремят выстрелы. – Они пытаются нас достать, нам же не разрешается отвечать на их одиночные выстрелы. Мы можем открывать огонь лишь при реальной угрозе атаки».
К счастью, от угрозы со стороны снайперов солдат защищают не только укрытия, но и жилые дома. Проблема только в том, что во многих из этих зданий, находящихся под непрерывным снайперским, автоматным и минометным огнями, все еще живут люди, которые упорно не желают их покидать.
«Куда же мне идти? Разве меня кто-то где-то ждет? Я отсюда никуда не пойду», – заявляет мне 80-летняя Лидия Петровна, от дома которой всего в десятке метров находится хорошо укрепленная позиция украинских сил. Солдаты и тетя Лида практически уже стали одной семьей.
К обстрелам привыкли
Лидия Петровна рассказывает, что ее жизнь – это практически непрерывный стресс. Солдаты демонстрируют мне холодильник у нее в прихожей, который насквозь прошила снайперская пуля сепаратистов. Пробитую осколками мин крышу дома солдаты латали бессчетное количество раз подручными средствами. Причем на виду у снайперов.
«Мне уже все равно, где смерть меня настигнет! Я так устала от всего! А ты не знаешь, сколько это еще продлится? – спрашивает у меня Лидия Петровна. – Вроде говорили, что Европа с Путиным сговорились».
Я не стал рассказывать ей, что соглашения Минск-2 на самом деле не обязывают ни к чему ни одну из сторон. Что многие европейские страны с нетерпением ждут отмены санкций против России, которая открыто поддерживает сепаратистов Донбасса.
Через один дом от жилья бабушки Лиды прямо за окопами украинских солдат живет мужчина лет пятидесяти. В ответ на наш стук он отпирает дверь, выслушивает меня, смотрит растерянным взглядом и спрашивает: «А у тебя закурить есть?» Я протягиваю ему две сигареты, и дверь тут же захлопывается. «У него нервы совсем никуда», – комментируют солдаты.
Время от времени мужчину вроде бы приходит проведать его десятилетняя дочь. Она тоже, кажется, уже привыкла к обстрелам. Там уже все к ним привыкли.
Лидия Петровна и ее сосед считаются здесь еще не самыми главными экстремалами. Между позициями украинцев и сепаратистов, на этом крошечном участке ничейной земли, стоит еще несколько домов. И вы напрасно думаете, что там никто не живет! Живут-живут. Местная жизнь здесь очень любопытна и говорит о высокой степени приспособляемости людей.
Всего в 300 метрах выше позиций украинских солдат уже почти во всех домах живут люди, работает магазин, люди на улицах общаются, кто-то спокойно разъезжает на велосипеде, а дети возвращаются из школы домой. Они знают, что обычно из-за леса гранатометы и минометы начинают обстрел ближе к вечеру, а днем здесь относительно безопасно. В худшем случае случайная снайперская пуля может угодить куда-нибудь в стену или в столб. Но местные воспринимают подобное как неизбежность. И если даже мина ляжет где-то совсем неподалеку, значит такая судьба. Смерть здесь уже стала привычной.
Я интересуюсь у трех местных жителей, готовы ли они эвакуироваться в случае атаки. Оказалось, не готовы. «А куда тут пойдешь? Здесь хотя бы свой дом. Лучше уж умереть дома», – довольно равнодушно рассуждает мужчина под пятьдесят.
Я спрашиваю у него, смотрит ли он украинские телеканалы. «Я уже и не помню, когда здесь последний раз показывали украинские каналы! Мы все смотрим российское телевидение, ничего другого здесь не увидишь», – отвечает он все с тем же равнодушием.
Я не верю своим ушам! Ладно, год назад опрашивая обитателей расположенного по соседству с Марьинкой поселка, я не особо удивлялся таким ответам. Но сейчас это поражает! Прошел год, и украинское государство по-прежнему позволяет живущим на контролируемой им территории людям оставаться в тотальном информационном пространстве вражеского государства. Украинские каналы можно смотреть лишь через спутник – передаваемое иными способами изображение глушится из Донецка.
«Все так и есть: мы здесь защищаем людей, которые смотрят только российское телевидение и верят исключительно его пропаганде, – признается солдат с Западной Украины. – У нас у самих это никак в голове не укладывается. Такая вот у нас странная страна».
Кроме того, у многих из местных сыновья, отцы или близкие сражаются на стороне сепаратистов. Когда летом 2014 года сепаратисты взяли Марьинку, многие местные жители были уверены, что так оно и будет, а потому в надежде на хороший заработок отправились воевать на стороне «Донецкой народной республики». Взявшись за оружие, они лишили себя возможности вернуться на сторону Украины, однако со своими родственниками продолжают ежедневно общаться по телефону или через Интернет.
«Даже думать не хочется, сколько у нас за спиной информаторов», – признается пресс-секретарь бригады Влад.
«Телебашня Донецка, до сих пор беспрепятственно распространяющая на нашей территории российскую пропаганду и заглушающая все украинские сигналы, находится на их стороне, – отмечает украинский военнослужащий. – Кажется, нет ничего проще, чем расстрелять ее из артиллерийских орудий, но нам категорически запрещено это делать. Сам теперь угадай, кому все это нужно».
Заметная усталость
Из рассказов украинских солдат получается, что ситуация со снаряжением ничуть не лучше, чем была год назад. С оружием и боеприпасами проблем нет, но одежда по-прежнему такая плохая, что большинство военных вынуждены или покупать за свои деньги приличную форму, или рассчитывать на пожертвования добровольцев.
«Зимнее обмундирование нам выдали такое, что в нем даже сейчас на улице замерзаешь», – говорит один солдат, хотя зима нынче теплая.
«Нам привезли новые сапоги, сказали, если испортите, будете платить 8000 гривен (270 евро!) – рассказывает другой солдат. – Разумеется, никто их не взял, все купили сами».
Испортите? На войне? Тогда уж лучше дома сидеть.
«Есть у вас хотя бы тепловые камеры и приборы ночного видения?», – интересуюсь я. Военные лишь смеются в ответ. «Приборы ночного видения нам раздали, но они такого качества, что видно в лучшем случае метров на двадцать. Лучше уж привыкать к темноте и развивать слух», – поясняет один из них.
По поводу тепловых камер солдаты говорят, что, насколько им известно, на всю бригаду (3000–5000 человек) имеется семь таких камер, но их никому не раздавали.
«Наверное, опасаются, что мы их сломаем», – зубоскалит кто-то. Получается, камера стоит дороже, чем жизнь солдата.
Что же касается солдатской жизни, то официальную статистику потерь украинским подразделениям запрещается разглашать без разрешения генштаба Украины. Однако, насколько я понимаю из солдатских разговоров, куда больше людей погибает от несчастных случаев и небрежности, чем от вражеских пуль, мин и снарядов.
Видно, что парни устали: по их словам, они живут на фронте в спартанских условиях под непрерывным обстрелом уже шесть месяцев.
«Но мы знаем, что защищаем свою страну, и потому у нас высокая мотивация несмотря ни на что. «Сепарам» даже нечего пытаться с нашей стороны», – заявляет самый говорливый из солдат. Все остальные согласно кивают.