"Вот критики меня ругают, что у меня сплошные серые будни в вещах. А где разноцветное, яркое? Где яркие люди вообще? Любой яркий человек, пожив немного, покрывается серостью. Неизбежно..."
Роман Сенчин, певец городского отчаяния
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
Эти слова произносит Олег Свечин, герой и альтер эго писателя Романа Сенчина, которого его коллега Захар Прилепин назвал «одним из самых ярких, умных, важных людей в современной литературе». Сенчин известен среди прочего повестью «Елтышевы» о том, как городская семья переезжает в деревню – и деревня «городских» убивает, поглощает, растворяет в себе без остатка. В мае Роман Валерьевич посетил Таллинн в качестве гостя медиаклуба «Импрессум» и дал интервью «ДД».
Деревни на грани гибели
– Вы говорили, что в детстве зачитывались Стивенсоном, Жюль Верном, Вальтером Скоттом, пока не познакомились с прозой Валентина Распутина...
– Распутин и его повесть «Деньги для Марии» стали для меня катализатором – я понял, что и в реальной жизни есть сюжеты для повестей и рассказов, что сочинять книги можно не только о путешествиях и приключениях. Сам я родился и вырос в Кызыле, это хоть и столица Тувинской АССР, ныне Республики Тува, но все равно полудеревенский город: пятиэтажки и девятиэтажки соседствуют там с избушками и огородами, город живет, по сути, сельской жизнью, как и большинство сибирских городов жило до недавнего времени. У моей бабушки был дом на окраине города, и деревенская жизнь была мне знакома с детства. А в 1993 году мы с родителями переехали в настоящую деревню, и три года я мог наблюдать за деревенской жизнью по-настоящему. И не только наблюдать – участвовать. Тот период жизни, сложный, переломный, и привел к тому, что я стал литератором.
– Трудно представить себе, что подростку реализм Распутина оказался интереснее романтики...
– Лет с пятнадцати человека все-таки должна привлекать окружающая жизнь, а не какие-то приключения и путешествия, по большей части вымышленные. Хотя я до сих пор читаю Жюль Верна и Герберта Уэллса, обнаруживаю у них новые смыслы. «Остров сокровищ» – одно из моих любимых произведений.
– Ваш последний на сегодня роман «Зона затопления» – явный поклон Распутину, это «Прощание с Матёрой» в декорациях 2000-х: жестче, страшнее, безысходнее. Чем для вас важна эта книга? Не боитесь ли вы разговоров об эпигонстве?
– Когда я понял, что, скорее всего, буду писать роман, то стал опасаться, что станут не только сравнивать, но и спрашивать, зачем это написано. Но в основном такое говорят в Москве, а когда я приезжаю в те края, где произошла описанная в романе трагедия, таких вопросов мне не задают.
– История строительства Богучанской ГЭС ведь не вымышленная...
– Совершенно верно. В Сибири меня, наоборот, благодарят. Говорят, правильно, что вы о нас написали, хоть кто-то узнает о наших судьбах. Сама жизнь мне дала этот материал: снова происходит затопление громадных территорий, снова переселяют людей, причем более жестко, чем у Распутина. Я несколько лет отбрыкивался, но в итоге материал победил и заставил себя реализовать в художественной форме.
– «Победил и заставил» – это не совсем ваша воля?
– Довольно часто материал не отпускает. Иногда отпускает – и через полгода-год понимаешь, что мог бы чего-то и не писать. А бывает, что материал живет в тебе. Я начал собирать материалы по Богучанской ГЭС из любопытства, я знаю эти сибирские земли, Кежемский район. Потом материал оброс человеческими судьбами, я встретился с одним переселенцем, с другим, съездил в тот район, посмотрел на деревни на грани гибели. Сел и написал книгу.
Не ожидал, что будет так страшно
– В первой главе «Зоны» описан разговор чиновников, и получается, что людьми жертвуют ради пиара: «Пуск новой ГЭС, причем мощной, стратегической, – это такой имиджевый плюс...»
– Чиновники говорят, что благодаря ГЭС и новому алюминиевому заводу этот регион расцветет. Не знаю. Кежемский район – это деревни, возникшие в XVII веке, заповедные уголки, плодородная земля, и теперь это все погублено.
– «Зона» начинается с разговора чиновников, в «Информации» герои рассуждают о Путине, но дальше вы не заходите. Насколько вам небезразлична политика?
– Мы все живем не изолированно, в нас забивается информация – и политическая, и культурная тоже, но ее меньше, увы. Мои герои – социальные существа, они живут в обществе и волей-неволей размышляют о политике. Писать о политике мне хотелось бы больше, но я далек от высоких кабинетов и не знаю, как точно принимаются решения. Первая глава «Зоны» выдумана, но из выступлений чиновников я понимаю, что часто решения так и принимаются: поговорили и решили. В любом случае права на вымысел никто не отменял. Но в остальном «Зона затопления» подкреплена документами, свидетельствами, статьями.
– В «Информации» есть эпизод, в котором герой сталкивается с осадой «Нашими» посольства ЭР в 2007 году, когда переносили Бронзового солдата. Что значил этот эпизод для писателя Сенчина?
– Я показывал атмосферу того времени, кроме того, прототип героя действительно попал в эту заваруху. Мне такие приемы интересны. У Флобера в «Воспитании чувств» герой бежит по улице к возлюбленной, а вокруг – очередная революция. Люди сражаются, а он мчится на свидание. В жизни так часто и бывает.
– Вашим прорывом стала повесть «Елтышевы», вошедшая в шорт-листы ряда премий. Вы ожидали, что «Елтышевых» постигнет столь счастливая судьба?
– Когда пишешь, думаешь, что даже рассказ на 15 страниц постигнет счастливая судьба. Потом быстро понимаешь, что не совсем получилось... С «Елтышевыми» я сам не ожидал, что получится так страшно, хотя прототипы и дали мне пищу для такого сюжета. Тут сработало, видимо, то, что в России многие еще помнят о своих деревенских корнях – и надеются на деревню как на убежище, когда им надоест в городе.
– А вы показали, что деревня запросто может погубить людей.
– С одной стороны, да, а с другой, критики писали о том, что в «Зоне затопления» я отношусь к деревне по-другому. Но я просто пишу о разных персонажах: в «Елтышевых» речь о городских жителях, приехавших в деревню, которая для них чужая и страшная, в «Зоне затопления» – о деревенских жителях, для которых это дом родной.
– И все-таки то, что случается с Елтышевыми, объективно.
– Деревни разные. Чем глуше деревня, тем она чище, там семья за семью цепляются и друг другу помогают. Думаю, деревня будет в России жить еще не один век, хотя ее не устают хоронить.
Продукты черных девяностых
– В «Информации» ваш герой говорит: «Вот критики меня ругают, что у меня сплошные серые будни в вещах. А где разноцветное, яркое?» То, что вы так видите мир, – это ваше свойство или свойство мира?
– (Длинная пауза.) Мне кажется, я более-менее объективно описываю реальность. И это ведь свойство даже не русской литературы, а мировой: она ставит вопросы, пишет о проблемах, о критических ситуациях. Может, до светлой, жизнеутверждающей прозы еще надо дорасти. Или должна измениться атмосфера. В русской литературе были светлые 1920-е, когда после Гражданской войны началось возрождение, был момент, когда появились шестидесятники, впоследствии, правда, выродившиеся в странные фигуры, но в конце 1950-х и начале 1960-х они писали отличную прозу и поэзию. К сожалению, девяностые были черными, светлого поколения не случилось. Посмотрим, что напишут нынешние тридцатилетние...
– Бытие все-таки определяет сознание?
– Я уверен, что да. Я и мои сверстники – продукт девяностых.
– Да, Герцен говорил, что «мы вовсе не врачи – мы боль», но скажите: есть у вас тексты, дарующее некое просветление, пусть временное?
– Может, повесть «Полоса», хотя это тоже критический реализм. Или повесть «Регион деятельности» – я писал ее с одним посылом, а критики увидели что-то иное, сочли, что на таких людях, как герой повести, и держится Россия.
– Просто когда читаешь книгу, и после нее не очень хочется жить...
– Я пишу для того, чтобы люди рассердились и стали что-то менять.
– Вы в одном интервью говорили: «В идеале надо стремиться к тому, к чему стремился Толстой, к перемене мироустройства, к переделке человеческой природы». Но у вас есть рассказ «Искушение» о писателе, которому за огромные деньги предлагают сочинить позитивную программу, некие новые заповеди – и он отказывается...
– Я думаю, то, что предложили моему герою, может написать только новый Бог. По секрету скажу, что и правда был такой случай, и мне рассказывали другие литераторы, что их тоже приглашали – с одинаковым результатом. Это очень страшная вещь – писать заповеди на все случаи жизни...
– Лев Николаевич пришел именно к этому.
– Может, в этом и его трагедия. К сожалению. Хотя человечище он был грандиозный.
– Какой бы страшной ни была жизнь, у людей часто срабатывает защитный механизм – они шутят, спешат засмеяться, чтобы не заплакать. Юмор – великий лекарь. Ваши герои совсем другие, в ваших книгах сложно найти шутки...
– В современной литературе почти все везде хохмят, иронизируют. Ироническая проза у нас – чуть ли не самое ходовое направление. Но я в жизни не вижу, чтобы люди как-то особо хохмили. Конечно, они спасаются этим, но спасение это, м-м-м, не очень... Юмором точно не спасешься. Сатирой, острословием, наверное, можно отбивать удары. Да, я вижу, что это мой недостаток. Когда я пытаюсь сконцентрировать внимание на юморе – не получается. А в жизни я люблю сострить время от времени.
Впрочем, отсутствие юмора в моих книгах умышленно, это сближение с тем же Распутиным. У Шукшина герои шутят, а у Распутина – почти нет. Может, мы из разных регионов, хотя сибиряки довольно острые на язык... Юмор все-таки затеняет что-то важное. Смотрите: в итоге к героям Шукшина прилепили ярлык «чудики», хотя чудиков у него очень мало...
– К вам прилепили ярлык «певец городского отчаяния».
– Ну да. Хотя я вот читаю других писателей – труп на трупе, кровь реками, но никто им особо претензий не предъявляет.
Талант висит на волоске
– Возвращаясь к политике: правда, что год назад вы набили морду коллеге Дмитрию Ольшанскому за позицию по Украине?
– Да, мы взаимно... Понимаете, если человек хочет выступить за Малороссию, надо брать оружие и туда ехать. А агитировать, сидя в Москве, или ездить туда под охраной в бронежилете с надписью «Пресса» – это, на мой взгляд, нехорошо. Непорядочно. Об ополченцах я никогда ничего плохого не писал, у меня несколько знакомых там погибли, против них я ничего не имею. Если у тебя такая позиция – езжай туда. Но есть люди, которые подстрекают других, а сами сидят в комфорте, попивая винцо. А кто-то сражается, гибнет, возвращается без рук и ног...
– Сильно украинская история разделила писательское сообщество?
– Сильно. Причем всё в каких-то нюансах, полутонах... Те, кто лет пять назад были друзьями, сегодня в лучшем случае здороваются. А то и не здороваются. Я думаю, что все-таки литератору лучше пытаться осмыслить это все в художественной форме. Уходить в публицистику, в агитацию – неправильно. Наши поэты и писатели в свое время брали оружие и шли в ополчение. Это – самое честное.
– В «Искушении» вы писали о страхе «сидеть сутками за столом и понимать – пустота». Насколько вы уверены в себе сегодня как писатель?
– Когда чувствуешь себя уверенно, сразу пропадает мотивация. Погружаешься в какой-то полусон. Хорошо, что иногда что-то меня выталкивает в реальную жизнь... Писателю быть уверенным в себе невозможно – все, с кем я говорил, считают, что их талант, их способность писать висит на волоске, в любой момент какая-то сила может волосок отчикать – и способность куда-то улетит. По-моему, это правильное чувство. Мы знаем писателей, которые не могут двух слов связать, хотя вроде живут, размышляют, болтают, а как надо написать что-то – не могут.
– Вы в молодости пели в панк-группе, и до сих пор иногда возвращаетесь к музыке...
– Писатели моего поколения многие музицировали: и Герман Садулаев, и Захар Прилепин, и Михаил Елизаров.
– Панк – все-таки музыка бунта. Вы все еще бунтарь – или, как многие, успокоились?
– Панк бывает разный. Не знаю... Мне кажется, я и своими рассказами бунтую. Какой-то глобальный неустрой в душе сохраняется, скребет. Требует выразить себя...
Справка «ДД»:
Роман Валерьевич Сенчин родился 2 декабря 1971 года в Кызыле. В начале 1990-х жил в Абакане и Минусинске, был рабочим сцены, дворником, грузчиком. В 1995–1996 года у него появляются первые публикации.
Учился в Литературном институте (1996–2001). Постоянный автор журналов «Октябрь», «Дружба народов», «Новый мир», «Знамя», «Урал», «Аврора». Автор романов «Минус», «Нубук», «Елтышевы», «Информация», «Зона затопления», многих рассказов.
В 2009 году «Елтышевы» входят в шорт-листы премий «Большая книга», «Русский Букер», «Ясная Поляна», «Национальный бестселлер». Роман «Зона затопления» получил третью премию «Большая книга» (2015).