Нам играют на похоронах и танцах

Марианна Тарасенко. Фото: Архив ДД

Жизнь так устроена, что смешное и трагическое идут по ней рука об руку, но при этом вряд ли кому-то нравится, когда его тревоги превращают в фарс.  

Как мы в нашей газете уже неоднократно намекали и даже писали прямым текстом, журналист – тоже человек. И именно в силу этого обстоятельства, несмотря на некоторые преференции, дарованные работнику СМИ служебными знакомствами, служебным положением и не менее служебным удостоверением, с представителями четвертой власти тоже иногда «случаются случаи» и «происходят происшествия».   

Более того: если бы эта история была рассказана человеком, обратившимся в газету за помощью, сие послужило бы предметом тщательного разбирательства, в результате которого на свет божий явился бы материал с упоминанием имен, фамилий и названий, что наверняка сыграло бы роль антирекламы для пары фирм, специализирующихся на кладбищенских услугах. Но поскольку пострадавшей стороной оказался как раз журналист, то он (а вернее, она, и еще точнее – я) в силу профессиональной этики решил ограничиться всего лишь мнением и причитаниями из разряда «что же это такое делается, люди добрые».

История кладбищенского Очаровашки

Итак: кладбище, на нем могила, а на ней два памятника, один из которых – с фотографией. Памятники покосились, фотография выцвела, то есть пришла пора приводить могилу в порядок. И еще одну, на которой требовалось заменить бордюрный камень. Пока мы размышляли, в какую бы фирму обратиться, совершенно случайно на том же кладбище один из членов нашей семьи познакомился с очаровательным молодым человеком, предложившим свои услуги в качестве повелителя могильных плит.

Очаровашке была выдана фотография усопшего, которую он вызвался перенести на металлическую пластину, после чего должна была состояться встреча непосредственно на могиле. Этой встречи мы ждали года полтора и, забегая вперед, скажу, что так и не дождались. Нет, Очаровашка аванс не взял, и никуда не исчез, и на телефонные звонки исправно отвечал, и даже фотографию не потерял: он просто постоянно «кормил завтраками», а через полгодика порадовал известием о том, что пластина со снимком готова. Впрочем, это помогало мало, поскольку и она, и оригинал оставались у Очаровашки, а другой подходящей фотокарточки – для передачи ее более ответственному специалисту – у нас не было.  

Когда с Очаровашкой начали говорить более строгим тоном, его тон тоже посуровел: мастер поведал о сложностях ремесла и своей необычайной занятости на другом кладбище. Мы оробели и согласились подождать еще: все равно на дворе стояла лютая зима, не предполагавшая реставрационных работ. Но время летело, а с ним –  и гуси с юга, и даже грачи, а воз был и ныне там. В итоге с Очаровашкой поговорили совсем строго. Он обиделся и предложил забрать табличку и оригинал в конторе. Мы и забрали, причем справедливости ради надо отметить, что в компенсацию за наше долготерпение денег за изготовление так себе шедевра с нас не взяли.  

Если бы нашей задачей было разжиться халявным и слегка кривеньким снимком на металлической пластине, можно было бы считать, что цель достигнута. Но поскольку  

могилы продолжали хиреть, мы стали думать, куда обращаться теперь. И решили, что, наверное, лучше довериться не частникам, а самому кладбищу.

История кладбищенского Аса

Но на кладбище объяснили, что теперь это дело отдано на откуп частным фирмам и визитки тех, с которыми кладбище сотрудничает,– «вот тут на столике». Сразу отметя в сторону визитку конторы, в которой трудился Очаровашка, мы, выбрав наугад, – а как еще? – позвонили по одному из номеров, и буквально через полчаса к нам прибыл  суперспециалист – Ас.

Он тоже выглядел вполне очаровательным, и, может быть, именно это насторожило. Поэтому для начала, упомянув, что в активе имеются печальный опыт общения с Очаровашкой и вторая могила, мы заказали работы только на одной, а конкретно – выровнять грунт, памятники и прикрепить злосчастную фотографию. «Ну и ладненько, – обрадовался Ас, – мы все недельки за три сделаем, и я вам позвоню. У нас-то фирма солидная, и сам я – тоже. А вы пока бордюрный камень выбирайте». Тут же, прямо на кладбище, заказчиками был внесен аванс и получена квитанция.

Через семь неделек я позвонила Асу сама, услышала про не дающие работать дожди (которые, к слову, лили только последние четыре недельки, но никак не первые три) и новое клятвенное обещание: скоро, буквально вот-вот. И правда, дней через десять нас пригласили «принимать работу».

Издалека все выглядело чики-пуки: памятники стоят прямо, фотография блестит. Но при ближайшем рассмотрении выяснилось, что чики-пуки распространяются только на один памятник, а другой стоит прямо лишь потому, то снизу подперт… кусками итальянской кафельной плитки. Заденешь – шатается. Надо сказать, что плитка эта была наша, родная: в ожидании профессиональной помощи Очаровашки мы сами подложили ее под основание. Полгода плитка помогала, а потом – с весенними дождями – помогать перестала.

Свое недоумение мы выразили Асу. «А что вы хотите? – удивился он. – У вас тот памятник на постаменте, а этот – нет. Вот мы его и того, подперли. И кафель этот тут лежал: как было – так мы и сделали». – «Как было, – заметила я, – мы и сами умеем. А к вам обращались затем, чтобы вы сделали как надо. Вам за что платили?» – «Так вот же, – обиделся Ас и тут же превратился в Буку, – другой-то памятник не шатается. Потому что на фундаменте. А этот – без. А за фундамент еще 20 евро платить надо».

Ас в ипостаси Буки

Далее последовал оживленный обмен мнениями. Мы настаивали на том, что мы не специалисты и в тонкостях «есть постамент – нет постамента» не разбираемся,  что Буке следовало о возникшем на его творческом пути препятствии нас известить, что  20 евро – не проблема и, конечно же, мы бы с радостью их заплатили: был бы толк. Бука же утверждал, что именно для оповещения, а вовсе не для «госприемки» на кладбище (вечером, в дождь, с другого конца города, в количестве трех человек) мы вызваны и были, обижался на упреки и на манер сайгака скакал по соседним могилам, наглядно демонстрируя наличие и отсутствие постаментов у других памятников (вне зависимости от этого, кстати, стоящих прямо без помощи кафеля).

Бука кричал, размахивал руками, куксился на слова «полработы – полцены», сетовал на то, что все его обманывают, делал вид, что ищет пятерку (аванс за «полработы» был переплачен на пять евро), не находил ее, обещал вернуть «из принципа» и вдруг сообразил: «А стоимость свежего песочка? Могила была посыпана им вся! Что мне теперь, с половины песочек сгребать?» На встречный вопрос, какого лешего он «посыпал песочком всё», если пригласил нас лишь для ознакомления с недоделками, Бука обиделся вконец и начал настаивать на том, что речи об укреплении памятника не шло вообще.

Буку попросили показать его экземпляр договора. Бука показал, и это явилось для нас откровением. Уже неважно, что там стояло в графе «работы»  –  то ли то же самое слово «работы», то ли такая графа отсутствовала напрочь. Важно другое: на договоре не было не только имени заказчика, но и… подписи заказчика. А мы владели Букиной распиской, и выходило, что он получил от нас деньги неизвестно за что, и теперь можно обратиться в соответствующую инстанцию и вернуть их на абсолютно законных основаниях.

Могу копать, могу не копать

Когда – исключительно из человеколюбия – мы сообщили Буке, что составлять такие филькины грамоты не в его интересах, с ним случилась натуральная истерика. «Слушай,  – обратилась ко мне моя родная мать, юрист по профессии. – Его же действительно каждый обманет, он как дитя. Не надо прерывать с ним договор. Доплатим мы ему эти 20 евро, пусть доделает – нервы дороже». И в припадке благотворительности предложила Буке абсолютно бесплатно, тут же на месте, набросать для него – аж на двух языках – черновичок договора, которым Бука сможет пользоваться в дальнейшем, и никакая гадина его больше не обманет. Гордый Бука отказался.   

Короче, договорились о постаменте, особо напирая на конечную цель: памятник должен стоять так же крепко, как «вот этот, вон тот и во-он тот». На новом договоре (таком же левом с точки зрения интересов исполнителя) я расписалась и предложила обозначить свои имя и фамилию. «Зачем?» – поинтересовался Бука. – «А как вы меня искать будете, если я не заплачу?» – «Ну, пишите», – пожал плечами он. Я написала. «А документики посмотреть не желаете?» – «Зачем?» – снова не понял Бука. – «А вдруг я не свою фамилию написала?» Бука снова пожал плечами. Я показала «документики» – каюсь, пресс-карту: с робкой надеждой, что, может быть, его как-то вдохновит моя должность.  Нет, не вдохновила.    

Не буду морочить голову людям рассказом о том, что предшествовало нашему третьему появлению на кладбище. Факт тот, что в итоге мы там появились практически перед отлетом в отпуск и памятник таки стоял на постаменте. Но именно что стоял: на поверхности земли. Я, женщина не слишком дюжая, легко смогла покачать его одной рукой. И мы осознали собственную недальновидность: мы не сказали Буке, что постамент нужно врыть в землю, как это сделано со всеми остальными постаментами вокруг. Зато в результате Букиных манипуляций с памятниками рядом с ними вдруг перестали помещаться каменные вазоны для цветов: они были заботливо выкопаны и вынесены за пределы могилы. Буку спасло лишь то, что «приемка» работы проходила в его отсутствие, иначе я бы уже отбывала срок.

И, может быть, мой муж тоже. Потому что именно он – с формулировкой «если я его еще раз увижу или услышу, я за себя не ручаюсь» – настоял на том, что убогому нужно заплатить, «чтобы больше не видеть его и не слышать», и торжественно поклялся по возвращении из отпуска врыть постамент собственноручно. Боюсь, что и бордюрный камень нам тоже придется менять самим. Если, конечно, добрые люди не порекомендуют вменяемую фирму, занимающуюся обустройством могил.